Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 26 июня 2009
Закончилась еще одна эпоха. Эпоха еще одного Человека. Талантливого, может быть по-своему гениального. Противоречивого, где-то до безумия ранимого и трогательного, где-то откровенно сумасшедшего. По разному можно относится к нему, он нравился и ненравился, влюблял в себя и бесил, рождал толпы фанатов и толпы ненавистников. Теперь он ушел, уводя с собой свой мир, красочный и живой. А мы опять остались на обочине, смотря вслед. Нам как всегда остались бесконечные пленки-диски. И право говорить в прошедшем времени...
воскресенье, 07 июня 2009
Учитывая мою неспособность к фотографированию, имхо, - за этим кадром мну сегодня стоило идти в зоопарк!!! 
пятница, 05 июня 2009
Говорят, опять "проснулась" и чего-то вякает Ведьма, поминая меня и Норьку... Сама правда не смотрела - не интересно...
Вот ведь, не трогают ее, не задевают - опять обидно, бедной, что позабыли старушку. Якобы даже по дневникам гуляет, хотя помнится сама что-то едкое пыталась писать о том, что Алек к ней заходил, почитать бредни... Типа - в чужом глазу соринку, а в своем бревно...
Как сформированный работой циник, могу только смеяться над этим созданием, уж не знаю - недоразумение природы, или воля воспитателей тут...
Как человек адекватно-нормальный, могу только жалеть это "чудо"...
Господи, будь милостив к современным "юродивым", у них только -то и осталось - заполненный желчью разум, безразменная жалость к себе, да счастье потявкать на окружающих.
Вот ведь, не трогают ее, не задевают - опять обидно, бедной, что позабыли старушку. Якобы даже по дневникам гуляет, хотя помнится сама что-то едкое пыталась писать о том, что Алек к ней заходил, почитать бредни... Типа - в чужом глазу соринку, а в своем бревно...
Как сформированный работой циник, могу только смеяться над этим созданием, уж не знаю - недоразумение природы, или воля воспитателей тут...
Как человек адекватно-нормальный, могу только жалеть это "чудо"...
Господи, будь милостив к современным "юродивым", у них только -то и осталось - заполненный желчью разум, безразменная жалость к себе, да счастье потявкать на окружающих.
пятница, 27 марта 2009
21:14
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 18 февраля 2009
Корпоратив затягивался. Вечеринка, начинавшаяся тихо и чопорно, переросла в откровенное буйство. В спиртном и закуске не было недостатка, и воспользовавшиеся этим обстоятельством сослуживцы отрывались как в последний раз. Большинство уже находилось в состоянии, близком к помешательству, барьеры, навязанные воспитанием и моралью рухнули. Он не любил такие мероприятия,- и потому что не пил спиртного, и потому что уставал от пристального внимания соратников по корпорации, которые обычно в трезвом состоянии обходили его стороной - он слыл замкнутым и странным...
Упустив момент уйти по-английски, он сполна окунулся в поток нескромных вопросов, в том числе и от представительниц слабого пола. Одна из них, довольно симпатичная молодая женщина лет двадцати пяти, с красивой гибкой фигурой и смешными длинными черными кудряшками, пружинящими при движениях, видимо серьезно поставила себе целью завладеть его вниманием на весь вечер. Слегка захмелевшая, она белозубо улыбалась и лепетала какие-то глупости, не отходя от него ни на шаг, несколько раз пыталась долить в его стакан с соком водки из очередной принесенной официантом рюмки, и он еле успевал перехватить ее руку. Уже около полуночи, воспользовавшись тем, что девушка отошла в дамскую комнату, а толпа сослуживцев увлеклась раскрашиванием маркерами лица уснувшего за столом бедолаги, прилично утомленный он смог покинуть здание, поспешно выбежав на улицу из царившей внутри духоты.
До дома он прошелся пешком, с удовольствием всей грудью вдыхая прохладный влажный воздух. На улицах было тихо, безлюдно, фонари горели не везде. К счастью, ночное путешествие окончилось без приключений, и минут через сорок он уже стоял у кованных ворот, отыскивая в кармане брюк ключи. Дом был небольшой, но теплый и уютный, с аккуратным ухоженным двориком. Подходя к входной двери, он кивнул шагающему под окнами вдоль стены старику, который уже много лет исполнял роль и сторожа и дворецкого и еще непонятно кого - бессменный и незаменимый.
Дверь захлопнулась с тихим щелчком. Он прошел в гостиную и включил телевизор. Бросив пиджак на спинку кресла, прошел в соседнюю комнату,- маленькую, прямоугольную. Окон в ней не было, как и мебели, лишь большая двуспальная кровать стояла по центру. Джимми спал, его дыхание было еле различимо, приходилось долго вслушиваться, чтобы уловить его ритм. Свет из соседней комнаты, ворвавшийся через приоткрытую дверь, освещал лицо спящего, и несколько минут он любовался правильными чертами лица, теперь уже совсем бледного, почти белого. По привычке поправив одеяло, он вышел из комнаты, осторожно притворив дверь, хотя звук закрываемой двери и не разбудил бы Джимми.
Джимми спал одиннадцатый год, и с каждым месяцем его кожа становилась чуть бледнее. Первые годы он не мог привыкнуть к оглушительной тишине дома, будто замершего в немом удивлении, потом в один из тоскливых вечеров купил на распродаже старенький телевизор, который с тех пор и выполнял роль разрушителя тишины.
Бросив взгляд на экран с мельканием цветных картинок, он направился на кухню. Мимо пустых, поставленных только для вида, а потому никому не нужных шкафчиков, он прошел к холодильнику, приоткрыл дверцу. В морозильной камере лежало несколько форм для льда, большая часть была заполнена замерзшей красной жидкостью. Бросив в рот пару кубиков, он снова направился в гостиную, по пути избавляясь от ненужного сейчас образа. Рубашка потеряла свою свежесть и превратилась в некое подобие футболки из грубой темно-серой ткани. Брюки стали значительно уже, их длина укоротилась, в то время как ботинки трансформировались в высокие сапоги с небольшими скошенными каблуками, на правом легонько зазвенела серебряная шпора. Волосы стали еще длиннее, опустились на плечи, кожа стремительно посветлела, зубы засверкали жемчужной белизной, клыки удлинились. Он опустился в кресло перед телевизором, откинулся на спинку и прикрыл глаза.
Над городом царила ночь...
Упустив момент уйти по-английски, он сполна окунулся в поток нескромных вопросов, в том числе и от представительниц слабого пола. Одна из них, довольно симпатичная молодая женщина лет двадцати пяти, с красивой гибкой фигурой и смешными длинными черными кудряшками, пружинящими при движениях, видимо серьезно поставила себе целью завладеть его вниманием на весь вечер. Слегка захмелевшая, она белозубо улыбалась и лепетала какие-то глупости, не отходя от него ни на шаг, несколько раз пыталась долить в его стакан с соком водки из очередной принесенной официантом рюмки, и он еле успевал перехватить ее руку. Уже около полуночи, воспользовавшись тем, что девушка отошла в дамскую комнату, а толпа сослуживцев увлеклась раскрашиванием маркерами лица уснувшего за столом бедолаги, прилично утомленный он смог покинуть здание, поспешно выбежав на улицу из царившей внутри духоты.
До дома он прошелся пешком, с удовольствием всей грудью вдыхая прохладный влажный воздух. На улицах было тихо, безлюдно, фонари горели не везде. К счастью, ночное путешествие окончилось без приключений, и минут через сорок он уже стоял у кованных ворот, отыскивая в кармане брюк ключи. Дом был небольшой, но теплый и уютный, с аккуратным ухоженным двориком. Подходя к входной двери, он кивнул шагающему под окнами вдоль стены старику, который уже много лет исполнял роль и сторожа и дворецкого и еще непонятно кого - бессменный и незаменимый.
Дверь захлопнулась с тихим щелчком. Он прошел в гостиную и включил телевизор. Бросив пиджак на спинку кресла, прошел в соседнюю комнату,- маленькую, прямоугольную. Окон в ней не было, как и мебели, лишь большая двуспальная кровать стояла по центру. Джимми спал, его дыхание было еле различимо, приходилось долго вслушиваться, чтобы уловить его ритм. Свет из соседней комнаты, ворвавшийся через приоткрытую дверь, освещал лицо спящего, и несколько минут он любовался правильными чертами лица, теперь уже совсем бледного, почти белого. По привычке поправив одеяло, он вышел из комнаты, осторожно притворив дверь, хотя звук закрываемой двери и не разбудил бы Джимми.
Джимми спал одиннадцатый год, и с каждым месяцем его кожа становилась чуть бледнее. Первые годы он не мог привыкнуть к оглушительной тишине дома, будто замершего в немом удивлении, потом в один из тоскливых вечеров купил на распродаже старенький телевизор, который с тех пор и выполнял роль разрушителя тишины.
Бросив взгляд на экран с мельканием цветных картинок, он направился на кухню. Мимо пустых, поставленных только для вида, а потому никому не нужных шкафчиков, он прошел к холодильнику, приоткрыл дверцу. В морозильной камере лежало несколько форм для льда, большая часть была заполнена замерзшей красной жидкостью. Бросив в рот пару кубиков, он снова направился в гостиную, по пути избавляясь от ненужного сейчас образа. Рубашка потеряла свою свежесть и превратилась в некое подобие футболки из грубой темно-серой ткани. Брюки стали значительно уже, их длина укоротилась, в то время как ботинки трансформировались в высокие сапоги с небольшими скошенными каблуками, на правом легонько зазвенела серебряная шпора. Волосы стали еще длиннее, опустились на плечи, кожа стремительно посветлела, зубы засверкали жемчужной белизной, клыки удлинились. Он опустился в кресло перед телевизором, откинулся на спинку и прикрыл глаза.
Над городом царила ночь...
воскресенье, 15 февраля 2009
Ночь отступала в бесчетный раз проиграв битву рассвету. Тени уползали из-под ног, съеживались и прятались под стены домов, под деревья, забирались под лавки и навесы. Солнце еще не взошло, утро не вступило в свои полномочия, но воздух посветлел, посерел, готовясь прозрачностью встретить теплые лучи.
Измученный бессонницей, посланной будто в наказание, ОН давно взял в привычку совершать ночные прогулки. Первое время ОН опасался, что этот придуманный ритуал скоро наскучит своим однообразием, но раз за разом выходя за порог понимал, что ошибался в этом предчувствии, и каждый день с каким-то необъяснимым ликованием ждал захода солнца, вновь и вновь погружался в тьму ночи, оставаясь один на один со звездным небом, и летом возвращался только с первыми лучами солнца.
Сегодня уже светало и надо было поторопиться - его наполненный прохладой приют уже ждал возвращения. К утру поднялся легкий ветерок, мягкий и теплый, он торопливо выхватывал из-под ног упавшие на тропинку листья, и, покружив, аккуратно укладывал их на траву газона.
Выходя в ночь, он брал трость и накидывал свой легкий плащ (скорее по привычке, чем опасаясь внезапного дождя), и теперь тот серым знаменем трепетал за спиной, доступным ему способом выражая свое возмущение торопливой летящей походкой. Вскоре показалось строгое серое здание с тяжелым крыльцом и высокой двустворчатой дверью. Взбежав на ступени и распахнув ее, ОН вошел в прохладу помещения. В окна уже лился утренний свет, рисуя на полу большие прямоугольники. Звук опускавшихся на мраморный пол подошв с небольшими металлическими подковками, четкий и громкий, множился и отражался от стен, уносился к высокому потолку. Окинув комнату привычным взглядом, он прошел к дальней стене, где у камина стоял массивный стул. Не снимая плаща, он присел на стул, установил трость перед собой и сложил ладони на ее рукоятку, секунду помедлил, потом опустился подбородком на руки, задумался. Замерли правильные строгие черты лица, прядь русых волос упала на лоб, взгляд серых с легким голубым оттенком глаз побродив по погрузившейся в молчание комнате остановился на полке камина. Ничего больше не нарушало установившийся покой.
Через несколько минут откуда-то издалека, с улицы донесся протяжный неприятный скрип. Кладбищенский сторож - старик в поношенном линялом пальто - открывал калитку высокого кованного забора, проходя на территорию своего владения. Шаркающей походкой направился к хозяйственным постройкам, по пути намечая фронт работ - вот тут надобно поправить забор, здесь подмести принесенные ветром листья, а тут - подкрасить оградку. Проходя мимо старого давно заброшенного склепа, он по привычке свернул к его дверям - проверить, не случилось ли чего за ночь, не нашкодили ли живущие поблизости ребятишки. Толкнув тяжелые двери, он заглянул в полумрак - все было в порядке, даже ветерок здесь не шалил, не приносил сюда опавшие листья. Удовлетворенно хмыкнув, старик развернулся, выходя. Уже закрывая двери, по заведенной им самим традиции сторож вскинул верх руку в шутливом приветствии мраморной статуе. Искусно обработанный неведомым мастером, мрамор застыл в фигуре статного красивого мужчины, присевшего на стул у камина и погруженного в свои невеселые мысли. Кто был прообразом как и кто покоился в склепе старик-сторож не знал, но уже много лет жил привычкой пожелать доброго утра обитателю мраморного чертога. В сотый раз он вскинул руку, приветствуя скульптуру, в сотый раз улыбнулся оборачиваясь к крыльцу, встречая новый день, в сотый раз не замечая легкого кивка, -ответного приветствия задумчивого мужчины...
Измученный бессонницей, посланной будто в наказание, ОН давно взял в привычку совершать ночные прогулки. Первое время ОН опасался, что этот придуманный ритуал скоро наскучит своим однообразием, но раз за разом выходя за порог понимал, что ошибался в этом предчувствии, и каждый день с каким-то необъяснимым ликованием ждал захода солнца, вновь и вновь погружался в тьму ночи, оставаясь один на один со звездным небом, и летом возвращался только с первыми лучами солнца.
Сегодня уже светало и надо было поторопиться - его наполненный прохладой приют уже ждал возвращения. К утру поднялся легкий ветерок, мягкий и теплый, он торопливо выхватывал из-под ног упавшие на тропинку листья, и, покружив, аккуратно укладывал их на траву газона.
Выходя в ночь, он брал трость и накидывал свой легкий плащ (скорее по привычке, чем опасаясь внезапного дождя), и теперь тот серым знаменем трепетал за спиной, доступным ему способом выражая свое возмущение торопливой летящей походкой. Вскоре показалось строгое серое здание с тяжелым крыльцом и высокой двустворчатой дверью. Взбежав на ступени и распахнув ее, ОН вошел в прохладу помещения. В окна уже лился утренний свет, рисуя на полу большие прямоугольники. Звук опускавшихся на мраморный пол подошв с небольшими металлическими подковками, четкий и громкий, множился и отражался от стен, уносился к высокому потолку. Окинув комнату привычным взглядом, он прошел к дальней стене, где у камина стоял массивный стул. Не снимая плаща, он присел на стул, установил трость перед собой и сложил ладони на ее рукоятку, секунду помедлил, потом опустился подбородком на руки, задумался. Замерли правильные строгие черты лица, прядь русых волос упала на лоб, взгляд серых с легким голубым оттенком глаз побродив по погрузившейся в молчание комнате остановился на полке камина. Ничего больше не нарушало установившийся покой.
Через несколько минут откуда-то издалека, с улицы донесся протяжный неприятный скрип. Кладбищенский сторож - старик в поношенном линялом пальто - открывал калитку высокого кованного забора, проходя на территорию своего владения. Шаркающей походкой направился к хозяйственным постройкам, по пути намечая фронт работ - вот тут надобно поправить забор, здесь подмести принесенные ветром листья, а тут - подкрасить оградку. Проходя мимо старого давно заброшенного склепа, он по привычке свернул к его дверям - проверить, не случилось ли чего за ночь, не нашкодили ли живущие поблизости ребятишки. Толкнув тяжелые двери, он заглянул в полумрак - все было в порядке, даже ветерок здесь не шалил, не приносил сюда опавшие листья. Удовлетворенно хмыкнув, старик развернулся, выходя. Уже закрывая двери, по заведенной им самим традиции сторож вскинул верх руку в шутливом приветствии мраморной статуе. Искусно обработанный неведомым мастером, мрамор застыл в фигуре статного красивого мужчины, присевшего на стул у камина и погруженного в свои невеселые мысли. Кто был прообразом как и кто покоился в склепе старик-сторож не знал, но уже много лет жил привычкой пожелать доброго утра обитателю мраморного чертога. В сотый раз он вскинул руку, приветствуя скульптуру, в сотый раз улыбнулся оборачиваясь к крыльцу, встречая новый день, в сотый раз не замечая легкого кивка, -ответного приветствия задумчивого мужчины...
"Возвращение мушкетеров"
Нууу, даж и не знаю с чего начать... Мну бы поставил минус.
Во-первых, спецэффекты отсутствуют напрочь. Нуууу, я понимаю, что мы вышли из СССРа, но господа, часть фильма-то о призраках, ну хоть что-то должно быть!!!
Во-вторых, сценарий тоже где-то около того... Сюжет какой-то обрывочный, скомканный.
В-третьих, я понимаю, что экономия и все такое, но налепленные несложной компьютерной графикой призраки-мушкетеры как-то убого смотрелись.
Что касается сюжета... Господа мушкетеры, преуспевая в искусстве боя, не оч преуспели в создании потомства, и оно, мягко говоря, не получилось. Отпрыск ДАртаньяна никак не может решить - мальчик оно или девочко, сын Арамиса, скрывая латентные гомосексуальные черты, влюбляется в это неопределившееся и, еще даже не выяснив - мальчик перед ним или все же девочка, объясняется в любви. Дети Портоса неполучились оба. Помешанная на еде девочка, убогая карикатура на первобытный голод, и мальчик в свои отнюдь не двадцать страдающий вопросом хто ж его папа, вместо того, чтоб своих детей уже создавать... Видимо обделенный мужским вниманием в детстве, отказывается от всего, что можно, включая титулы и деньги, лишь бы услышать имя родителя. Более менее выглядит нормальным Рауль, но, чтобы не портить эффект наблюдения остальных детишек, его убивают в самом начале схватки. После чего Атос в печали уходит его хоронить и тоже выпадает из половины картины.
И главное... Я конечно понимаю, что господа создатели фильма знали, что на мушкетеров народ хошь-не хошь пойдет, и народ пошел. Но нельзя же так играть на светлых чувствах населения... Тем, кто испытывает ностальгическую привязанность к первым мушкетерам, не думаю, что эти могут понравиться. Тем же, кому первые пофиг, или вообще не знакомы, - в этом смотреть нечего...
Хотя, все же приятно было видеть на экране четверку в голубых плащах, не смотря ни на что. Даже учитывая, что по видимому они не были обременены плотным графиком съемок, думаю, им пришлось попотеть, когда снимали все эти поединки, хоть они и не такие резвые уже...
В обсчем, как-то печально мну...
Нууу, даж и не знаю с чего начать... Мну бы поставил минус.
Во-первых, спецэффекты отсутствуют напрочь. Нуууу, я понимаю, что мы вышли из СССРа, но господа, часть фильма-то о призраках, ну хоть что-то должно быть!!!
Во-вторых, сценарий тоже где-то около того... Сюжет какой-то обрывочный, скомканный.
В-третьих, я понимаю, что экономия и все такое, но налепленные несложной компьютерной графикой призраки-мушкетеры как-то убого смотрелись.
Что касается сюжета... Господа мушкетеры, преуспевая в искусстве боя, не оч преуспели в создании потомства, и оно, мягко говоря, не получилось. Отпрыск ДАртаньяна никак не может решить - мальчик оно или девочко, сын Арамиса, скрывая латентные гомосексуальные черты, влюбляется в это неопределившееся и, еще даже не выяснив - мальчик перед ним или все же девочка, объясняется в любви. Дети Портоса неполучились оба. Помешанная на еде девочка, убогая карикатура на первобытный голод, и мальчик в свои отнюдь не двадцать страдающий вопросом хто ж его папа, вместо того, чтоб своих детей уже создавать... Видимо обделенный мужским вниманием в детстве, отказывается от всего, что можно, включая титулы и деньги, лишь бы услышать имя родителя. Более менее выглядит нормальным Рауль, но, чтобы не портить эффект наблюдения остальных детишек, его убивают в самом начале схватки. После чего Атос в печали уходит его хоронить и тоже выпадает из половины картины.
И главное... Я конечно понимаю, что господа создатели фильма знали, что на мушкетеров народ хошь-не хошь пойдет, и народ пошел. Но нельзя же так играть на светлых чувствах населения... Тем, кто испытывает ностальгическую привязанность к первым мушкетерам, не думаю, что эти могут понравиться. Тем же, кому первые пофиг, или вообще не знакомы, - в этом смотреть нечего...
Хотя, все же приятно было видеть на экране четверку в голубых плащах, не смотря ни на что. Даже учитывая, что по видимому они не были обременены плотным графиком съемок, думаю, им пришлось попотеть, когда снимали все эти поединки, хоть они и не такие резвые уже...
В обсчем, как-то печально мну...
суббота, 14 февраля 2009
Кабанчег, не ругайся, м?
ЗЫ: Че-то фотка у нас не оч получилась... Надо на работе сканером попробовать...
ЗЫ: Че-то фотка у нас не оч получилась... Надо на работе сканером попробовать...
среда, 31 декабря 2008
| почти на картах... | ||||||||||||||
| ||||||||||||||
все гадания на aeterna.ru |
четверг, 25 декабря 2008
Люблю метро... Нет, не вагоны-рельсы-эскалаторы... Не туннели и глубину... Люблю переходы между станциями. Утром и вечером. Напоминают плац - такие же толпы замученных, обреченно глядящих в пол людей устало шагают ряд за рядом. Нет лиц, нет личностей, нет мыслей, только толпа, только поток, только неритмичный гулкий топот, тяжелый и бесконечный...
понедельник, 15 декабря 2008
Он сидел у стола.
Вечерний сумрак медленно вползал в комнату из окна, стекая по подоконнику, по стене, пачкая серым светлые обои. Уже скоро его сажа растворится в воздухе, остановит дневное течение, притянет его к полу, и можно будет с чистой совестью отправляться в погоню за снами...
А пока он сидел у стола и наблюдал как падают тяжелые желеобразные капли. Медленно и неотвратимо, одна за одной - кап... кап... Почти физически ощущались их удары. Горячие и горькие капли обиды, они неспешно наполняли неведомый сосуд, миллиметр за миллиметром приближая край. Что будет, когда сосуд переполнится? Он не знал... Не знал и не хотел об этом думать. Что останется ему? Он даже не мог хлопнуть дверью уходя, не мог позволить себе эту радость утонувших в обиде эмоций. Просто уйти. Незамеченным. Стать для этих людей чем-то забытым, маленьким цветным стеклышком в мозаике их прошлого.
Но это потом, когда-то потом. А сейчас он просто сидел у стола.
Когда обида немного наскучила, он стал размышлять о радуге эмоций, которая живет в каждом существе. Вот например печаль - она была серого цвета, как пеплом посыпала мир вокруг, притупляла другие краски. Покой для него всегда представлялся синим, мягким густым синим оттенком. В нем было хорошо и уютно, и зря некоторые считают синий холодным и неживым.
Иногда в синем поблескивали светло-желтые звездочки-вспышки, мерцали, как отраженные речной водой солнечные лучи в знойный летний день - таким виделось счастье, спокойное домашнее теплое счастье, тайная мечта почти всех обитателей земли. Еще был гнев, он менял свой оттенок от красного до темно-бардового, жил в вспышках, ярких и ослепляющих, которые потом сменялись каким-то ядовито-зеленым цветом стыда. Реже возникала неприятно-желтая тревога, она мучила и беспокоила сознание, постоянно теребила и заставляла искать ее причины.
Но сейчас была обида. Обида всегда коричневого цвета, насыщенного, вкусного коричневого цвета. Сегодня она была с темными каплями и разводами, рисунок был бы почти красив, если бы не был так неприятен. Коричнева сгущалась вокруг него, обволакивала мебель и стены, и так коричневый стол казался еще темнее и мрачнее. Он сидел и любовался этим цветом, купался, тонул в нем, не желая выбраться.
Время текло мимо, день умирал, таял, тихонько капали минуты, невидимые песочные часы готовились сменить день на ночь. Он сидел, разглядывая тысячи раз виденный стол и думал о том, что его обиду все равно никто не заметит. Никто не обратит внимания на то, что он тихонько сидит, насупившись и отдалившись. Никто не спросит его, почему он загрустил, и не пожалеет.
Вздохнув последний раз, он чуть подвинулся и улегся на коврик, постеленный у стола, свернувшись клубочком и закрыв лапой нос. Обида осталась в сегодня. А завтра будет новый день...
Вечерний сумрак медленно вползал в комнату из окна, стекая по подоконнику, по стене, пачкая серым светлые обои. Уже скоро его сажа растворится в воздухе, остановит дневное течение, притянет его к полу, и можно будет с чистой совестью отправляться в погоню за снами...
А пока он сидел у стола и наблюдал как падают тяжелые желеобразные капли. Медленно и неотвратимо, одна за одной - кап... кап... Почти физически ощущались их удары. Горячие и горькие капли обиды, они неспешно наполняли неведомый сосуд, миллиметр за миллиметром приближая край. Что будет, когда сосуд переполнится? Он не знал... Не знал и не хотел об этом думать. Что останется ему? Он даже не мог хлопнуть дверью уходя, не мог позволить себе эту радость утонувших в обиде эмоций. Просто уйти. Незамеченным. Стать для этих людей чем-то забытым, маленьким цветным стеклышком в мозаике их прошлого.
Но это потом, когда-то потом. А сейчас он просто сидел у стола.
Когда обида немного наскучила, он стал размышлять о радуге эмоций, которая живет в каждом существе. Вот например печаль - она была серого цвета, как пеплом посыпала мир вокруг, притупляла другие краски. Покой для него всегда представлялся синим, мягким густым синим оттенком. В нем было хорошо и уютно, и зря некоторые считают синий холодным и неживым.
Иногда в синем поблескивали светло-желтые звездочки-вспышки, мерцали, как отраженные речной водой солнечные лучи в знойный летний день - таким виделось счастье, спокойное домашнее теплое счастье, тайная мечта почти всех обитателей земли. Еще был гнев, он менял свой оттенок от красного до темно-бардового, жил в вспышках, ярких и ослепляющих, которые потом сменялись каким-то ядовито-зеленым цветом стыда. Реже возникала неприятно-желтая тревога, она мучила и беспокоила сознание, постоянно теребила и заставляла искать ее причины.
Но сейчас была обида. Обида всегда коричневого цвета, насыщенного, вкусного коричневого цвета. Сегодня она была с темными каплями и разводами, рисунок был бы почти красив, если бы не был так неприятен. Коричнева сгущалась вокруг него, обволакивала мебель и стены, и так коричневый стол казался еще темнее и мрачнее. Он сидел и любовался этим цветом, купался, тонул в нем, не желая выбраться.
Время текло мимо, день умирал, таял, тихонько капали минуты, невидимые песочные часы готовились сменить день на ночь. Он сидел, разглядывая тысячи раз виденный стол и думал о том, что его обиду все равно никто не заметит. Никто не обратит внимания на то, что он тихонько сидит, насупившись и отдалившись. Никто не спросит его, почему он загрустил, и не пожалеет.
Вздохнув последний раз, он чуть подвинулся и улегся на коврик, постеленный у стола, свернувшись клубочком и закрыв лапой нос. Обида осталась в сегодня. А завтра будет новый день...
понедельник, 08 декабря 2008
Как трудно бывает возвращаться к недописанным стихам-рассказам-книгам...
Блуждая между неоконченных фраз, ты узнаешь своих героев, ты вспоминаешь события из их жизни, окунаешься в их эмоции и желания, ты хочешь к ним вернуться.
Да только они уже не узнают тебя. За тот период, что ты отсутствовал, у них изменились характеры, внешность, они повзрослели и совершенно вышли из-под твоего контроля.
Забросив на дальнюю полку их жизни и судьбы ты неосознанно еще продолжаешь мысленно прокручивать сотни сюжетов, примеряя их, смакуя и выбирая оптимальный... При этом сам не замечаешь, как в веренице возникающих картин и образов растворяется твоя власть над будущим твоих персонажей, кто-то невидимый медленно и аккуратно вытягивает из твоих расслабившихся пальцев тонкую нить повествования... Завтрашний день этого мира, который был для тебя более менее четким и ясным, теряет свои очертания и все больше погружается в туман.
И вот ты возвращаешься. Ты открываешь дверь, которую захлопнул уходя- недописав, ты предвкушаешь увидеть знакомые лица,- разные, добрые или злые, смиренные или агрессивные, но для тебя все равно близкие и родные, ты готов вдохнуть пыль непройденного пути, ты почти уже протянул руки навстречу тем, кого ожидаешь встретить...
Но вместо этого ты вдруг оказываешься брошенным на улице чужого города, не знаешь, куда деться от колких взглядов прохожих, из которых ни один тебя не узнает. Поймут ли они тебя, если ты попытаешься заговорить?...
Блуждая между неоконченных фраз, ты узнаешь своих героев, ты вспоминаешь события из их жизни, окунаешься в их эмоции и желания, ты хочешь к ним вернуться.
Да только они уже не узнают тебя. За тот период, что ты отсутствовал, у них изменились характеры, внешность, они повзрослели и совершенно вышли из-под твоего контроля.
Забросив на дальнюю полку их жизни и судьбы ты неосознанно еще продолжаешь мысленно прокручивать сотни сюжетов, примеряя их, смакуя и выбирая оптимальный... При этом сам не замечаешь, как в веренице возникающих картин и образов растворяется твоя власть над будущим твоих персонажей, кто-то невидимый медленно и аккуратно вытягивает из твоих расслабившихся пальцев тонкую нить повествования... Завтрашний день этого мира, который был для тебя более менее четким и ясным, теряет свои очертания и все больше погружается в туман.
И вот ты возвращаешься. Ты открываешь дверь, которую захлопнул уходя- недописав, ты предвкушаешь увидеть знакомые лица,- разные, добрые или злые, смиренные или агрессивные, но для тебя все равно близкие и родные, ты готов вдохнуть пыль непройденного пути, ты почти уже протянул руки навстречу тем, кого ожидаешь встретить...
Но вместо этого ты вдруг оказываешься брошенным на улице чужого города, не знаешь, куда деться от колких взглядов прохожих, из которых ни один тебя не узнает. Поймут ли они тебя, если ты попытаешься заговорить?...
суббота, 01 ноября 2008
завывает осипшая вьюга
за витражным окном в эту ночь.
провожаю я старого друга
ровно в полночь.
и с мечтой попрощаюсь молча.
мне бы только успеть сказать,
что всегда новогодней ночью
буду ждать тебя
очень ждать...
стынут слезы мои на морозе.
каждый год, провожая друзей,
на снегу я сажаю розы,
зажигаю двенадцать свечей...
старый год незаметно уходит
лишь обнимутся стрелки в часах.
до рассвета по городу бродит
не прощаясь.
причитает охрипшая вьюга,
месяц в небе свернулся в калач...
старый год провожаю как друга,
не скрывая надрывистый плач...
за витражным окном в эту ночь.
провожаю я старого друга
ровно в полночь.
и с мечтой попрощаюсь молча.
мне бы только успеть сказать,
что всегда новогодней ночью
буду ждать тебя
очень ждать...
стынут слезы мои на морозе.
каждый год, провожая друзей,
на снегу я сажаю розы,
зажигаю двенадцать свечей...
старый год незаметно уходит
лишь обнимутся стрелки в часах.
до рассвета по городу бродит
не прощаясь.
причитает охрипшая вьюга,
месяц в небе свернулся в калач...
старый год провожаю как друга,
не скрывая надрывистый плач...
Вот и все.
Вот и кончилось теплое лето.
Вот и все.
Расставаться всегда тяжело.
Лето не всегда бывает теплым,
оставляет холод дождь на стеклах.
И ты плачешь
и лето прошло...
Вот и кончилось теплое лето.
Вот и все.
Расставаться всегда тяжело.
Лето не всегда бывает теплым,
оставляет холод дождь на стеклах.
И ты плачешь
и лето прошло...
понедельник, 27 октября 2008
Каждый день он шел на работу мимо длинного серого железобетонного забора, который был гораздо выше человеческого роста. Какие тайны скрывал забор, что за ним находилось, никто не знал – ни вывесок, ни табличек на заборе и воротах не было.
Он ежедневно шагал вдоль до самого перекрестка, где переходил дорогу. Через несколько минут забор скрывался из вида. Серый, пыльный, обшарпанный - ежедневно провожал своих путников на работу и встречал на пути домой. Ничего примечательного не было в этом заборе - типовой, давно не ремонтированный, скучный. Однотипный, однотонный, монотонный... Ничего, кроме...
На одном из заборных столбов, на втором с края, находилась непонятная скульптура, невысокая, около полуметра, отдаленно напоминающая гаргулью, с опущенной устало головой, с прижатыми к спине крыльями, ссутулившаяся... Выполненная в таком же сером цвете, как и забор, скульптурка не выделялась, не бросалась в глаза, неведомое существо молча сидело на своем возвышении, вцепившись в бетон когтями лап, и наблюдало за пробегавшими мимо людьми. Только подойдя на достаточно близкое расстояние можно было увидеть его, различить в протекающей однотонности забора. Гаргулья создавала ассиметрию, на всем периметре была единственной, сиротливо возвышаясь над тротуаром. Однажды он специально прошел вдоль всего забора, вокруг огороженной территории - больше статуй на заборе не было. Опоздав на работу и выслушивая возмущения начальника, он раздумывал о том, какой безумный скульптор забыл на столбе свое творение. Может, это чья-то шутка? Или когда-то давно весь периметр находился под охраной усталых созданий? Загадка одинокого существа не отпускала его. Нет, конечно она не завладела сознанием до такой степени, чтобы он направился в архив в поисках сведений о заборе, но каждое утро, проходя мимо, он невольно бросал взгляд на гаргулью и придумывал все новые и новые объяснения ее появлению. Возвращаясь домой, еще издали он искал взглядом невольного стража забора, увидев знакомую фигурку, двигался к ней, как к маяку, потом проходил мимо, иногда даже мысленно прощаясь... Гаргулья стала неотъемлемой частью городского пейзажа, следя за порядком на своей территории, как сюрреалистичный постовой. Интересно, кто-нибудь из пробегавших мимо людей испытывал к существу подобные чувства? Или его присутствие оставалось для большинства незамеченным?
Утром он часто не успевал позавтракать... Несмотря на это никак не мог заставить себя вставать пораньше. Чтобы не опоздать на работу, приходилось перекусывать на ходу. Сегодня он вновь выбегал из дома не позавтракав. Заглянув в холодильник, он прихватил с полки бросившееся в глаза красивое с красным отливом большое яблоко, после чего вихрем унесся в подъезд, оставляя за дверью уют утренней квартиры. Потом, посматривая на часы, он шагал в потоке прохожих к серому забору. Осень уже полностью вступила в свои права, прохлада ощущалась все сильнее, небо было подернуто серой дымкой, пахло дождем. Спеша вдоль забора, он предвкушал встречу с гаргульей, взгляд на нее стал как пожелание доброго утра, удачи на работе. Край забора приближался, и наконец он увидел статуйку. На фоне серого неба созданье выглядело еще печальней, казалось особенно одиноким. Прижатые крылья и опущенная к груди голова - будто существо мерзло, безуспешно пытаясь согреться в собственных объятьях. Повинуясь непонятному порыву, он свернул с обычного прямолинейного маршрута и подошел к столбу, на котором восседала гаргулья. Как в ночном сне загустело время, он увидел себя со стороны, увидел как поднимается на носки, тянется рукой к существу, отметил, как полы костюмного пиджака касаются железобетонной плиты забора, скользят по ней и безвозвратно пачкаются, поразмышлял о том, как будет отчищать пиджак на работе, тут же подумал, что непростительно опоздает. Потом его рука, прорываясь сквозь желеобразную растянутость времени, протянулась к верхушке столба, к когтистым лапам гаргульи, с трудом доставая до них, он увидел, как положил на столб у когтей спелое красное яблоко, которое утром взял дома... В эту секунду время сорвавшимся водопадом рухнуло на него, побежало с прежней скоростью, он еще успел заметить удивленные взгляды прохожих, несущихся мимо. Слегка стряхнув пыль с пиджака и сделав вид, что ничего особенного не произошло, он влился в общий поток и двинулся дальше вдоль забора. Осталось легкое чувство удовлетворенности, успокоенности, с которым он направился на работу.
Оно сидело на верхней плоскости узкого и длинного возвышения. Мимо него пробегали на своих длинных нижних конечностях местные существа, лишенные крыльев. За долгие годы, проведенные на планете, оно так и не сделало выводов о том, насколько разумны аборигены. С одной стороны, они поступательно развивались, строили различные сооружения, создали и осмыслили искусство… С другой стороны они самозабвенно с непонятным удовольствием убивали себе подобных и более низших. По ночам, сидя в относительной тишине, оно часто размышляло, выживет ли данный вид, сможет ли обуздать инстинкт самоуничтожения.
Климат на планете не очень ему подходил. Только два из четырех сменяющихся времен года были бы комфортны для его сородичей, остальное время оно мерзло, холод заставлял затормаживать процессы жизнедеятельности в организме и плотнее укрывать спину перепонками крыльев. В переходный от тепла к морозу период настроение все время было невеселым, располагающим к долгим размышлениям. После очередного восхода солнца, освещающего планету, он хмуро наблюдал за привычным потоком бегущих существ, спешащих по своим делам – кто в одиночку, кто парами или группами, переговариваясь на тягучем плохо понятном языке. Как странные, одетые муравьи суетились они внизу, навевая невеселые мысли о родных и близких.
Вдруг прямо перед ним встречный поток сбился с ритма, споткнулся, как камень выбросил к забору одно из бегущих существ. Абориген подошел к нему вплотную, потянулся конечностью с длинными пальцами, лишенными когтей… Перед ним, у лап на горизонтальной площадке очутился один из местных плодов. Круглый, красновато-желтого цвета, с черенком, плод издавал легкий сладкий аромат. Положившее его существо, отряхнув одежды, возвратилось в колею и быстро удалилось от него. Некоторое время он в изумлении рассматривал неожиданный подарок, потом осторожно прижал его когтем, уберегая от падения, чтобы съесть позже, когда муравьиные потоки иссякнут…
Он ежедневно шагал вдоль до самого перекрестка, где переходил дорогу. Через несколько минут забор скрывался из вида. Серый, пыльный, обшарпанный - ежедневно провожал своих путников на работу и встречал на пути домой. Ничего примечательного не было в этом заборе - типовой, давно не ремонтированный, скучный. Однотипный, однотонный, монотонный... Ничего, кроме...
На одном из заборных столбов, на втором с края, находилась непонятная скульптура, невысокая, около полуметра, отдаленно напоминающая гаргулью, с опущенной устало головой, с прижатыми к спине крыльями, ссутулившаяся... Выполненная в таком же сером цвете, как и забор, скульптурка не выделялась, не бросалась в глаза, неведомое существо молча сидело на своем возвышении, вцепившись в бетон когтями лап, и наблюдало за пробегавшими мимо людьми. Только подойдя на достаточно близкое расстояние можно было увидеть его, различить в протекающей однотонности забора. Гаргулья создавала ассиметрию, на всем периметре была единственной, сиротливо возвышаясь над тротуаром. Однажды он специально прошел вдоль всего забора, вокруг огороженной территории - больше статуй на заборе не было. Опоздав на работу и выслушивая возмущения начальника, он раздумывал о том, какой безумный скульптор забыл на столбе свое творение. Может, это чья-то шутка? Или когда-то давно весь периметр находился под охраной усталых созданий? Загадка одинокого существа не отпускала его. Нет, конечно она не завладела сознанием до такой степени, чтобы он направился в архив в поисках сведений о заборе, но каждое утро, проходя мимо, он невольно бросал взгляд на гаргулью и придумывал все новые и новые объяснения ее появлению. Возвращаясь домой, еще издали он искал взглядом невольного стража забора, увидев знакомую фигурку, двигался к ней, как к маяку, потом проходил мимо, иногда даже мысленно прощаясь... Гаргулья стала неотъемлемой частью городского пейзажа, следя за порядком на своей территории, как сюрреалистичный постовой. Интересно, кто-нибудь из пробегавших мимо людей испытывал к существу подобные чувства? Или его присутствие оставалось для большинства незамеченным?
Утром он часто не успевал позавтракать... Несмотря на это никак не мог заставить себя вставать пораньше. Чтобы не опоздать на работу, приходилось перекусывать на ходу. Сегодня он вновь выбегал из дома не позавтракав. Заглянув в холодильник, он прихватил с полки бросившееся в глаза красивое с красным отливом большое яблоко, после чего вихрем унесся в подъезд, оставляя за дверью уют утренней квартиры. Потом, посматривая на часы, он шагал в потоке прохожих к серому забору. Осень уже полностью вступила в свои права, прохлада ощущалась все сильнее, небо было подернуто серой дымкой, пахло дождем. Спеша вдоль забора, он предвкушал встречу с гаргульей, взгляд на нее стал как пожелание доброго утра, удачи на работе. Край забора приближался, и наконец он увидел статуйку. На фоне серого неба созданье выглядело еще печальней, казалось особенно одиноким. Прижатые крылья и опущенная к груди голова - будто существо мерзло, безуспешно пытаясь согреться в собственных объятьях. Повинуясь непонятному порыву, он свернул с обычного прямолинейного маршрута и подошел к столбу, на котором восседала гаргулья. Как в ночном сне загустело время, он увидел себя со стороны, увидел как поднимается на носки, тянется рукой к существу, отметил, как полы костюмного пиджака касаются железобетонной плиты забора, скользят по ней и безвозвратно пачкаются, поразмышлял о том, как будет отчищать пиджак на работе, тут же подумал, что непростительно опоздает. Потом его рука, прорываясь сквозь желеобразную растянутость времени, протянулась к верхушке столба, к когтистым лапам гаргульи, с трудом доставая до них, он увидел, как положил на столб у когтей спелое красное яблоко, которое утром взял дома... В эту секунду время сорвавшимся водопадом рухнуло на него, побежало с прежней скоростью, он еще успел заметить удивленные взгляды прохожих, несущихся мимо. Слегка стряхнув пыль с пиджака и сделав вид, что ничего особенного не произошло, он влился в общий поток и двинулся дальше вдоль забора. Осталось легкое чувство удовлетворенности, успокоенности, с которым он направился на работу.
Оно сидело на верхней плоскости узкого и длинного возвышения. Мимо него пробегали на своих длинных нижних конечностях местные существа, лишенные крыльев. За долгие годы, проведенные на планете, оно так и не сделало выводов о том, насколько разумны аборигены. С одной стороны, они поступательно развивались, строили различные сооружения, создали и осмыслили искусство… С другой стороны они самозабвенно с непонятным удовольствием убивали себе подобных и более низших. По ночам, сидя в относительной тишине, оно часто размышляло, выживет ли данный вид, сможет ли обуздать инстинкт самоуничтожения.
Климат на планете не очень ему подходил. Только два из четырех сменяющихся времен года были бы комфортны для его сородичей, остальное время оно мерзло, холод заставлял затормаживать процессы жизнедеятельности в организме и плотнее укрывать спину перепонками крыльев. В переходный от тепла к морозу период настроение все время было невеселым, располагающим к долгим размышлениям. После очередного восхода солнца, освещающего планету, он хмуро наблюдал за привычным потоком бегущих существ, спешащих по своим делам – кто в одиночку, кто парами или группами, переговариваясь на тягучем плохо понятном языке. Как странные, одетые муравьи суетились они внизу, навевая невеселые мысли о родных и близких.
Вдруг прямо перед ним встречный поток сбился с ритма, споткнулся, как камень выбросил к забору одно из бегущих существ. Абориген подошел к нему вплотную, потянулся конечностью с длинными пальцами, лишенными когтей… Перед ним, у лап на горизонтальной площадке очутился один из местных плодов. Круглый, красновато-желтого цвета, с черенком, плод издавал легкий сладкий аромат. Положившее его существо, отряхнув одежды, возвратилось в колею и быстро удалилось от него. Некоторое время он в изумлении рассматривал неожиданный подарок, потом осторожно прижал его когтем, уберегая от падения, чтобы съесть позже, когда муравьиные потоки иссякнут…
воскресенье, 19 октября 2008
marina-omsk.livejournal.com/20703.html?thread=4...
От, господа! Теперь все понятно. Тетенька принародно призналась, что тупа с детства... Еще и на работе все чмырят, а менять ее (работу) не хочется, потому как- не возьмут больше никуда такого "классного" специалиста. Приходит зачмыренная дева домой, а там сорваться не на кого, одни собаки, но на них нельзя, потому как - собаки. Вот и приходится несчастной особи выливать всю грязь в сеть )), ибо - куда ж ее девать
А поскольку сама умом не блещет, а на других глядя - завидно, потому и старается обоср..ть всех, кто эту зависть вызывает. Эврика, господа!
От, господа! Теперь все понятно. Тетенька принародно призналась, что тупа с детства... Еще и на работе все чмырят, а менять ее (работу) не хочется, потому как- не возьмут больше никуда такого "классного" специалиста. Приходит зачмыренная дева домой, а там сорваться не на кого, одни собаки, но на них нельзя, потому как - собаки. Вот и приходится несчастной особи выливать всю грязь в сеть )), ибо - куда ж ее девать
А поскольку сама умом не блещет, а на других глядя - завидно, потому и старается обоср..ть всех, кто эту зависть вызывает. Эврика, господа!
пятница, 17 октября 2008
Некоторые очень любят биться головой об стену. Каждый раз, когда им на это указывают, клянутся, что эта шишка была последней. Но потом вновь видят стену и радостно к ней бегут. Бесит, блин! Я сегодня охрененно зол!!!
вторник, 14 октября 2008
В самом дальнем углу осеннего парка на старой скамейке, когда-то кем-то окрашенной в темно-зеленый цвет, обнявшись сидели двое. Девушка была явно моложе, симпатичное, не наделенное особой красотой, но приятное лицо излучало особое сияние, присущее всем счастливым людям. Русые волосы слегка волнились, лбом она прижималась к щеке молодого человека. Последний сохранял полусерьезно-снисходительное выражение лица, что нисколько не портило впечатления. Почти правильные черты оттенялись темнотой волос, в этот пасмурный день кажущихся почти черными. Несмотря на попытки сохранить серьезность, во взгляде мужчины, обращенном на девушку, читалось явное обожание. Вокруг царствовала осень - набрасывала на голубое небо пелену серых туч, срывала с деревьев остатки разноцветных листьев и кружила ими хороводы на мокром асфальте, брызгала мелким дождем за шиворот прохожих, позабывших дома зонты, строила на тротуаре материки и океаны, собирая в лужах дождевую воду, играла ею шторма ветром, искренне удивляясь мрачным людям, не поддерживавшим ее игр. Лишь этот островок со старой скамьей в центре осень обходила стороной, оберегая от шалостей ветра, подарив двоим возможность насладиться проведенным здесь временем. Парочка же, замкнувшись в себе, совершенно не замечала капризов природы, двое прижимались друг к другу и вполголоса переговаривались, не отрывая взгляда от лиц. Он сидел неподалеку и до слуха долетали обрывки фраз девушки. "Ты помнишь...", "А что было бы, если б мы не встретились?", "А если б я не пришла?", "Я не могу без тебя, а ты?", "А дальше мы...". Являться безучастным свидетелем чужого счастья не очень комфортно, но уходить ему не хотелось, рядом с парочкой было по летнему тепло и уютно, к тому же, ни парень ни девушка не обращали на него внимания, этим безразличием поощряя присутствие. Наговорившись всласть, они встали и пошли к выходу. Он вспомнил эту пару. Видимо они разделяли его любовь к этому парку - не столь давно он видел их здесь, запомнил окружавший их островок счастья, обрывки фраз, глаза в глаза... Вот только... Вот только девочка была другая... Проводив пару взглядом, он запрыгнул на темно-зеленую скамейку и, подобрав под себя лапы, улегся около края.
Осторожно, как ночной вор мягко ступая по паркету, обходя разбросанные тапки, забытый у двери зонтик, бесшумно чтоб никого не потревожить, не разбудить, он шел на кухню. Город за окном успокоился, лишь изредка напоминая о себе негромким гулом двигателей проезжающих мимо дома машин. Слегка постукивала по подоконнику ветка клена, тревожимая ветерком, обнаженная, сбросившая груз уже ненужных листьев. Фонарь, стоящий на противоположной стороне улицы, не освещал комнату, только легким присутствием давая о себе знать, отбрасывая на пол бледный квадрат сквозь тюль окна. Темнота окружала, завораживала сопением спящих, спокойствием, теплом сновидений. Выйдя из комнаты, он проскользнул по коридору и прошел на кухню. Хотелось молока... Разбавить пробуждение теплым молоком и снова погрузиться в сладкие грезы до самого утра, пока не вернет к реальности назойливый звон будильника. На кухне стало слышно, как ссорятся соседи сверху... Голоса разрывали тишину, доносились до слуха, как отголоски эха. Притихший дом всеми стенами ловил их, вслушиваясь, запоминая. Он тоже прислушался, слов было не разобрать, но интонации звучали отчетливо, острыми краями взрезая ткань осенней ночи. В свободные минуты он часто задумывался - что заставляет людей ссориться? Почему вдруг ты, такой плавный, обтекаемый и миролюбивый, начинаешь кидать в пространство пучки негативной энергии, повышаешь голос, становишься ужасно некрасив, почти безобразен, в своем стремлении победить, и обидеть... Где скрывается пружина, которая распрямляясь, выталкивает из тебя все человеческое, оставляя только злость граничащую с ненавистью, и голос граничащий с воплем сирен на улицах... Он стоял у двери, а сверху, с потолка, обрушивался дождь соседской ссоры. Крупные, тяжелые капли слов с грохотом падали вокруг, ударяли, причиняя боль. Некоторые капли окутывались холодом ненависти и боли, превращались в градины и били еще сильнее. Поток этого словесного ливня не иссякал, дом медленно погружался в сырость ночного выяснения отношений двух его обитателей. Казалось, не будет этому конца, время замерло, вместе с ним вслушиваясь в происходящее. В растянутом "сейчас" он услышал, как в квартире наверху что-то упало, резкий грохот, показавшийся оглушительным, заставивший вздрогнуть и втянуть голову в плечи, оборвал все звуки. По их маленькому миру растекалась тишина, наслаждаясь возвращенной ей ночной властью. Только два горьких всхлипа донеслись сверху, и дом, не услышав их, погрузился в сонное безмолвие. Он вспомнил про молоко и пошел к своей миске. Миска была пуста. Цель его ночного похода осталась заперта в неприступном холодильнике. Спать расхотелось, он запрыгнул на широкий подоконник, и удобно свернувшись стал разглядывать сумеречный мир за окном, ожидая пробуждения домашних.